От «Арийского простора» до Азербайджанского мифа. Часть 2: Персы

07 марта 2013
A A A


Этническая композиция Ирана: От «Арийского простора» до Азербайджанского мифа. Часть II.  «ПЕРСЫ»

Принято полагать, что раз Иран  – это Персия (1), а государственный язык Ирана – персидский (фарси), то и титульным народом этой страны должны быть, конечно же, персы. И коль скоро титульные народы, как правило, составляют большинство в народонаселениях стран, то и персов в Иране должно быть больше. При этом придумана  знаковая цифра-заклинание, регулярно повторяемая, к сожалению, и в нашей, и в российской печати. Это – 51%! Т.е., персов, и вправду, большинство, но всего на один процент.

Остальное  – чужеродные «нации»: «азербайджанцы», курды, белуджи, арабы и т.д., ничего общего не имеющие с «персами». Стало быть, само собой разумеется, чтобы «нации» эти стремились бы к отделению от Ирана, боролись  бы за освобождение от гнета  – цитируя бакинских авторов  – «фарсидского шовинизма» и ратовали бы за создание собственных государственных образований.

1)     Название (англ.  Persia) идет из греческой традиции (Персис), которая четко отличала территорию обитания персов (Ахеменидскую провинцию Pārsa-) от других частей «Арийского простора».

В действительности же, привычное русскоязычному читателю «перс»  – производное от  Персия (Persia,  la Perse,  Persien), как называли Иран до официального переименования страны при Реза Шахе.

Ни один из иранцев персом себя никогда не называл: фраза man fārsam («я – перс») просто лишена смысла. Так что  в современном Иране  – как это ни странно прозвучит  – нет ни «персов» в классическом смысле слова, ни  – как увидим дальше  – «азербайджанцев» в тюркистском толковании этого понятия…

Мы знаем, какое значение для манипуляции сознанием имеют символы и цифры. Волюнтаристское деление населения Ирана на «народы» и «этносы» и их цифровые репрезентации – не более чем специально разработанные символы, призванные «обосновать» на уровне общественного сознания тщательно планируемое расчленение этой страны. (Методология и методы создания подобной символики и ее роль в советской «Перестройке», приведшей  к развалу Союза, хорошо изучены и не нуждаются в дополнительной аргументации.)

     Для выяснения объективной картины демографической ситуации в Иране традиционные методы статистических расчетов по этническому составу населения абсолютно бессильны. Невозможно определить по обычным меркам, что есть народ Ирана и из чего он состоит. Для этого требуется комплексный подход, учитывающий, помимо самосознания, исторический, антропологический, лингвистический и культурный аспекты.

Как уже говорилось, испокон веков (после иранизации Иранского плато) в западном Иране господствовали две этноязыковые стихии – мидийская и персидская. Мидийцы, первыми создавшие иранскую государственность на территории Ирана (2), вскоре уступили власть персам-Ахеменидам. Но уже во второй половине  III века до н.э. парфяне, родственный мидийцам народ, создали империю во главе с династией Аршакидов, происходивших из восточного Ирана. В начале III века н.э. к власти опять пришли персы в лице Сасанидов, всецело правившие Ираном вплоть до арабских завоеваний (первая половина  VII века). После принятия ислама у власти сменяли друг друга то иранские, то инородные (тюркские и монгольские, однако быстро иранизовавшиеся) династии, но парфяне (и тем более мидийцы) окончательно покинули историческую арену и были преданы забвению.

Тем не менее, язык  парфян  некоторое  время  имел хождение,  в том числе  и  официальное – по  крайней мере,  в форме  отдельных  версий среднеперсидских  надписей (Хаджиабад,  Ка‘баи  Зардушт,    Пайкули).                                                          

2)    См.  новейшую работу об истории Мидийского царства: И.  Н.  Медведской,  Древний Иран накануне империй (IX-VI вв. до н.э.). История Мидийского царства, СПб., 2010.

Более поздние манихейские тексты, по-видимому, отражают уже не живую форму языка, а его архаический, уже вымерший вариант. Но историческая память о парфянах как о народе, обладающем выдающимися героическими качествами, еще долго сохранялась на уровне народной традиции. Неслучайно, что этноним парфян, имевший во времена Сасанидов форму  пахлав(ан)ик, стал в дальнейшем  – в классическом новоперсидском  – нарицательным обозначением эпического  героя (или просто героя-молодца), удалого всадника и силача (пахлаван). Интересно, что такое восприятие парфян отмечено и у армян: в армянском языке слово партев,  изначально  означающее «парфянин», имеет и значение «статный». Между прочим, в армянском  этногенезе парфяне, возможно, также сыграли определенную роль.

В любом случае, северо-западноиранский языковой массив или, условно говоря, «мидийская» группа, куда входит и парфянский, породил большое количество диалектов, которые являются сегодня определяющими факторами, характеризующими многочисленные локальные культуры в Иране и даже за его пределами. Это  – белуджский, семнани, мазандарани, гиляки, талышский, южнотатский, сиванди, габри, гурани, диалекты полосы Кашана-Исфахана и заза (в Анатолии). К юго-западноиранскому массиву, или «персидской» группе восходят собственно персидский (и центральноазиатская его разновидность, более известная как таджикский), лурские диалекты, северо-татский в Азербайджанской Республике и южном Дагестане, диалекты приморских районов Персидского залива (минаби, кумзари, башагарди и т.д.), систанские диалекты (мануджани, рудани и т.д.), диалект Лара и т.д. При этом, ряд  диалектов, такие как курдский, лаки и калхори,  являются весьма смешанными формами иранской речи, хотя и с превалированием в них северо-западноиранского элемента (3) .                                                           

3)    Смешанный характер курдского диалекта,  в частности,  тот факт,  что он сформирован в тесном окружении юго-западноиранских диалектов и персидского в первую очередь (см. выше, примеч.), был показан в совместной работе автора этих строк и В.А.  Лившица,  посвященной происхождению курдского консонантизма (см.  G.S. Asatrian, V.A. Livshits, “Origine du système consonantique de la langue kurde”, Acta Kurdica, London, 1994, pp. 81-108).

Однако, наиболее смешанный иранский язык  – это персидский, который, будучи однозначно юго-западным диалектом, абсорбировал в своем словарном составе не только сотни парфянских и в целом северо-западноиранских лексем, но и многочисленные заимствования из восточноиранских языков и, прежде всего, согдийского. И главное, весь этот корпус привнесенной лексики в персидском нельзя считать заимствованиями в обычном смысле этого слова. Это – органичная составляющая персидского лексикона, неотъемлемый его ингредиент. Подобное не может случиться при простых контактах между народами. Заимствования контактного типа, когда проникновение чужеродной лексики происходит в результате тесных общений народов,  – сплошь и рядом наблюдаемое во многих языках мира явление (кстати, арабские, тюрко-монгольские и индийские заимствования в персидском как раз принадлежат к этой категории лексики). Случай с персидским  – феномен совершенно иного рода, связанный как с субстратно-суперстратным процессом  – иначе говоря, этническим смешением,  – так и с процессом формирования наддиалектного литературного  койне.  Известно, что в период  IX-X вв. персидский, наряду с арабским, был lingua franca для всей иранской ойкумены – с востока до запада. Позднее эта функция осталась только за персидским (а арабский выступал преимущественно как сакральный язык религиозной практики), распространившимся к XVII веку уже и на Индийский субконтинент. Персидский стал, фактически, вторым после арабского, а в функциональном отношении порой выступал  даже в качестве первого языка ислама.

Однозначно, что, не считая диалектных расхождений, новоперсидский является потомком среднеперсидского (официального языка Сасанидской Персии), а последний восходит в древнеперсидскому, дошедшему до нас в клинописных текстах Ахеменидского периода. Следовательно, родиной этого языка является Фарс (арабская адаптация исконно персидского Парс; ср. в армянском  Парс-к), главная вотчина Ахеменидов почти в центре западного Ирана. На это указывает и название языка, засвидетельствованное еще в пехлевийских текстах  – парсик,  т.е. «относящийся к Фарсу», «язык Фарса» и одновременно «перс, персиянин»; в этой форме оно до сих пор сохранилось в армянском, но только как этноним.

      Как же случилось, что язык, ограниченный до  VII века пределами западного Ирана, а в древности –   лишь областью Фарс, вдруг приобрел такой вселенский масштаб в ближневосточно-центроальноазиатском регионе  – и как средство общения, и как литературное  койне (подобно классическому арабскому для арабоязычного ареала или латыни в средневековой Европе)?

Согласно почти единодушному мнению специалистов, своим статусом языка культуры и межнационального общения персидский обязан в первую очередь арабскому завоеванию Ирана. Под натиском арабов сотни тысяч персов  – выходцев из Фарса  – уже в первые десятилетия после падения Сасанидской империи нашли убежище в Трансоксиане (Маверааннахре) и особенно в Согдиане – в Бухаре и в других крупных урбанистических центрах. Хотя на согдийском местное население говорило почти до X века, оно еще в первый период арабского  освоения восточного Ирана было уже двуязычным. К тому же, с арабами на восток перекочевало еще и большое количество принявших ислам  персов  – и в качестве арабских «клиентов» (mawālī), и самостоятельно, – что существенно укрепило позиции персидского в этом регионе. Он стал основным языком общения арабов с согдийцами и другими иранскими народами Средней Азии. Контаминация двух разделенных, хотя в основном и находившихся в составе единого государства частей иранского мира на арабо-мусульманской почве, создала поразительную многогранную и красочную культуру, выразившуюся в появлении богатейшего литературного и научного наследия. Достигла непревзойденных высот поэзия на персидском. Произведения по астрономии, медицине, юриспруденции, географии и лексикографии сочинялись не только на арабском, но и на персидском.

Персидский превратился в главный символ некоей синкретической цивилизации, базировавшейся на идее Ирана как ностальгической памяти о прошлом, к тому времени, конечно, уже мифологизированном, и традиций ислама. Хотя он и назывался парси  (или в арабской передаче  фарси), т.е. «персидский, язык персов» (как, например, у Фирдауси), но уже и речи нет о «персах» (за исключением редких случаев:  парсийан)  – только об иранцах (ирани, иранийан). Этнос под названием «перс» – чуждое понятие для этой культуры  – разве что в сочетании с  ирани,  «иранец».

Разумеется, в повседневной жизни, как и во всей мусульманской умме, превалировала самоидентификация «мусульманин» в противопоставлении иноверцам  – буддистам (бут-парастан, куффар/кафиран), христианам (насара, тарсайан) и евреев (джухудан, чахутан, йахудан). В иных ситуациях люди определялись просто по месту жительства:  бухарайи  «житель Бухары»,  абиварди  «житель Абиварда»,  фараби  «житель Фараба (Фарйаба)»,  табари «табаристанец»,  табризи  «табризец»,  багдади «житель Багдада» и т.д.

Определение «перс», если и встречалось, то преимущественно в сочинениях арабских авторов (ал-фариси) и обозначало неарабских (иранских) обитателей некогда великого «Арийского простора». Даже в самом персидском  парс  могло указывать, например, на жителей Бухары, согдийцев. Более обычным в мусульманском обиходе обозначением для иранцев было, конечно, аджам, которое часто употреблялось в противопоставлении к арабам  – араб-у-аджам.

В западном Иране также развивалась литература на персидском, но близость к центру Халифата ограничивала ее просторы, и она во многом формировалась под влиянием норм, канонов и языковой фактуры, которые сложились в персоязычной традиции, оформившейся на востоке. Это было похоже на возвращение из чужбины собственного детища, носящего уже другое имя  – парси-дари,  «дворцовый персидский» или просто  дари.  К тому времени юго-западная («персидская») среда, некогда давшая жизнь этому созданию, уже существенно отдалилась от него.

В ходе стремительного исторического развития на территории западного Ирана появилось большое количество диалектов, которые арабские авторы называют фахлавийат.  Отдельные сохранившиеся образцы этих диалектов демонстрируют отличные от языка дари довольно продвинутые формы иранской речи уже в  X веке.

Характерным примером может служить язык перевода Корана (Кур’ан-и-кудс), осуществленного, по-видимому, в Систане. Похоже, кроме населения Хорасана (в средневековых его пределах, охватывавших также часть Средней Азии и Афганистана) и Трансоксиании, а также изолированных еврейских общин, сохранивших архаический персидский (Judaeo-Persian) первого периода арабских завоеваний, вряд ли кто-либо еще говорил на дари в повседневной жизни и в быту. Более того, думается, и в указанных областях имели хождение некие вульгарные разновидности этого языка, которые в дальнейшем составили основу современных таджикских диалектов.

Кстати, этноним  таджик,  впервые засвидетельствованный в  XI веке,  восходит к среднеперсидскому  тачик  (арм.  тачик), первоначальное значение которого было «араб». Однако, в Мавераанахре в первый период распространения ислама слово восприняли еще не обращенные в ислам тюрки и стали употреблять его для обозначения ираноязычных мусульман. Отголоском этого является нынешнее употребление термина таджик по отношению к одной из иранских групп в Фарсе (упомянутой еще Оскаром Манном), по всей видимости, некогда жившей в окружении тюрков.

Такую же семантическую нагрузку несет и термин тат  (см. ниже, Гл. IV).

Даже в самом Фарсе, на родине персидского языка, люди общались на диалектах, весьма отличных от литературного  койне (дари), не говоря уже о населении Исфахана, Хамадана, Маха, Нихаванда, Рея,  Азербайджана, где процветали «мидийские» наречия. Сохранилось значительное число текстовых свидетельств на диалекте Шираза (столицы Фарса) со времен Саади и Хафиза, указывающих на тот факт, что простые носители этого диалекта не могли понимать (или с трудом понимали) произведения своих гениальных земляков на дари. Неслучайно Хафиз писал:  Ze še‘r-e delkaš-e Ḥāfeḍ kasī bovad āgāh / Ke loṭf-e ṭab‘ o soxan goftan-e darī dānad ― «Лишь тот поймет трогающую сердце поэзию Хафиза, кто знает нежность сути (языка) дари и (может) говорить на нем».

Интересно, что Насир Хусрав, персоязычный поэт, писатель, философ и путешественник XI века из восточноиранского Балха (древняя Бактрия), называя «персидским» (парси) язык части населения города Ахлат на севере-востоке озера Ван – остальные жители этой местности, по его словам, говорили на  тази  (арабском) и  армани (армянском),  – считает, вместе с тем, настоящим  парси   только литературный персидский Трансоксиании. Описывая свою встречу в Табризе с азербайджанским (азарийским) поэтом Катраном Табризи, он пишет: «(Катран) писал хорошие стихи, но плохо знал парси. Пришел ко мне, принес стихотворные собрания Манджика и Дакики и стал их при мне читать, а трудные для себя места спрашивал. Я объяснил ему, а он это все записал и прочел мне свои стихи». Понятно, что под  парси  Насир Хусрав имеет в виду хорасанский или среднеазиатский литературный персидский, ибо Дакики и Манджик – поэты как раз этого региона, а первый – еще и предшественник Фирдауси в сочинении «Шахнаме». Кроме того,  дошедшие до  нас отрывки поэтического творчества Катрана указывают на то, что он блестяще знал персидский, хотя  его родным языком был диалект Табриза  – азари, принадлежавший к «мидийской» группе иранских наречий (см. ниже, Гл.  III, 3). Здесь речь может идти лишь о непонимании отдельных лексем, свойственных литературному  койне,  но чуждых для жителя западного Ирана. Чуть позднее именно такую лексику собрал в своем знаменитом словаре «Лугат-и фурс» хорасанский поэт Асади Туси (похороненный, кстати, в Табризе).

Классическая литература на персидском, которую принято называть «классической персидской литературой» (или  – в советской академической традиции  – «персо-таджикской литературой»),  – по существу, коллективное творчество, общее наследие всех иранцев  – прежде всего восточных, хотя язык, на котором она создана, происходит из запада, из Фарса. Роль самих выходцев из этой провинции, т.е., так сказать, персов, в развитии этой литературы достаточно скромна.

Так обстояло дело и в период формирования литературы по окончании классического периода (XV в.) уже в западном Иране. Вся литература, историографические, лексикографические труды и проч., появившиеся в  XVI–XX вв.,  – также плод художественного и научного творчества представителей всех культурно-диалектных ареалов Ирана  – хорасанцев, горганцев, мазендаранцев, гилянцев, галешей, талышей, азербайджанцев (азарийцев), курдов, семнанцев, исфаханцев, хузистанцев и, в том числе, обитателей провинции Фарс, которых персами можно назвать лишь в определенном историческом контексте.

      Персидский литературный язык в том виде, в котором он существует, мало чем отличается от классического новоперсидского (или дари), а последний  – от позднего среднеперсидского, отраженного в манихейских текстах. Основные различия между среднеперсидским и новоперсидским прослеживаются только в синтаксисе. Различия в словарном составе (отсутствие архаических единиц в новоперсидском), грамматике и вокализме, при этом четко не фиксированные в письме  – довольно незначительны. Выходит, фактически, что за больше чем тысячелетие персидский язык не потерпел существенных изменений  – весьма нехарактерное для иранских языков явление. За тот же период прямые потомки этого языка на его родине, в Фарсе и в прибрежном ареале Персидского залива, как уже было отмечено, подверглись нормальному процессу языковой эволюции.

Причина «остановки во времени» новоперсидского кроется именно в его особом статусе  – языка  литературы и нормативной словесности. Он не прошел естественного пути развития, а остановился, похоже, в позднесреднеиранском состоянии, став языком культуры и общения целой цивилизации. Это не только наследие собственно персов, а достояние всей иранской ойкумены, включающей весь «Арийский простор»  – от крайнего востока Средней Азии до крайнего запада в современном Иране. Прямыми потомками древнеперсидского (и, соответственно, среднеперсидского) могут считаться разве что диалекты Башагарда, Кешма, Минаба и т.д., не считая, конечно, угасших наречий Фарса (4).

Между тем, как я уже отмечал, понятие «перс» в качестве названия этноса или народа в исламский период истории Ирана вплоть до сегодняшнего дня отсутствует. В современном Иране, как и в первые века ислама, люди идентифицируются по месту жительства, а в противопоставлении к иноверцам  – по религиозной принадлежности (т.е. мусульманин (суннит, шиит), христианин (масихи, исави), еврей (йахуд, калими), зороастриец (габр, зардошти; сами последователи пророка Зороастра предпочитают термин бехдинан, т.е. «(имеющие) благую религию») (5) и т.д.).  Исключение составляют лишь племенные общности с традиционным укладом жизни  – луры, бахтияры, кашкайцы, курды, белуджи, гураны, авроманы, брахуи (барахави), туркмены (торкаман), мандейцы (мандаи) и др. Обозначение торк («турок») для членов тюркоязычных сообществ имеет весьма недавнюю историю: еще в середине XX века оно имело – а порою имеет и сейчас – пейоративный оттенок, намекающий на некую культурную отсталость личности. Впрочем, в таком же контексте употребляется и племенное название лор («лур»).       

4)    О формировании персидского языка см. сборник статей разных лет профессора Жильбера Лазара: Gilbert Lazard, La formation de la langue persane, Paris, 1995.

5)     О зороастрийцах Ирана с подробной библиографией см.: G.S. Asatrian, F. Vahman, Notes on the Language and Ethnography of the Zoroastrians of Yazd, Danish Royal Academy of Sciences and Letters, Copenhagen, 2002.

В сегодняшнем Иране этнонимы применяют только по отношению к армянам (армани;  кстати, это название часто распространяется и на всех христиан страны),  арамеоязычным сирийцам, или айсорам (сорияни), грузинам (горджи) и арабам (‘араб).

Однако вернемся еще раз к вопросу о персидском языке. Исходя из логики  повествования, можно сделать вывод, что, во-первых, исламскому Ирану понятие «перс» было чуждо в качестве обозначения конкретного этноса (даже само название страны Иран (иран-замин, шахр-е Иран) было возрождено только в XIII веке при монголах) и, во-вторых, границы распространения персидского как разговорного языка  были изначально ограничены только в средневековых пределах Хорасана.

Что же привело к тому, что персидский все-таки стал  общенациональным и государственным языком Ирана? Прежде всего, надо отметить, что, не будучи разговорным для большей части страны, он был почти единственным языком литературы и науки – арабский по большей части применялся для составления теологических трактатов в религиозных семинариях. Историографические, географические и иные труды, написанные по-арабски, вскоре переводились на персидский. Кроме того, персидский был и языком образования: во всех образовательных центрах, наряду с изучением Корана и образцов мусульманской словесности на арабском, читали «Шахнаме» и произведения других персидских поэтов. Умение читать,  понимать и комментировать персидскую поэзию всегда было признаком высокой культуры в Иране. И, наконец, некий разговорный вариант персидского литературного  койне – видимо, уже со времен Саманидов  – был средством общения между носителями различных диалектов на всей территории «Арийского простора», а позднее  – и на значительной части  Индийского субконтинента.

Таким образом, становление персидского в его нынешнем статусе – результат вполне закономерных развитий, обусловленных историческими, культурными и лингвистическими предпосылками и – что важнее всего  – идеей этнического и духовного родства в пределах единой цивилизации.

      Итак, кто же такие «персы», якобы составляющие в настоящее время, как часто утверждается, магический 51% населения современной Исламской Республики Иран? По идее, это должны быть жители Персиды, т.е. Фарса, но таковых, по данным последней переписи населения 2006 г.,  – чуть больше 4 миллионов человек.

Даже если присовокупить сюда обитателей всех трех нынешних Хорасанов (Северного, Разави и Южного)  – традиционно персоязычного края (менее 7 миллионов), то вышеупомянутого процента опять не получится.

Возможно, при определении так называемого этнического состава населения учитывался языковой критерий  – наряду с городскими жителями, говорящими преимущественно на персидском, в состав «персов» были включены и прочие ираноязычные группы страны?

Если это действительно так, то возникает вопрос: на каком основании в ираноязычную среду не попали, к слову, курды и белуджи? Ведь языки гилянцев, талышей, мазандаранцев, семнанцев, южно-татских общин, гуран, жителей Башагарда и приморья Персидского залива, целых ареалов в провинции Исфахан в центральном Иране и т.д. в не меньшей степени отличаются от персидского, чем курдский и белуджский. Это не менее оформленные  языки, обладающие  стройной  грамматической системой и  словарем, порой куда более богатым исконно иранской лексикой, нежели словарный состав курдского или белуджского. К тому же, если уж говорить о письменности, то наиболее ранняя литературная традиция после персидского принадлежит мазандаранцам, ни курдам, и ни белуджам (см. выше, Гл.  I, 2). При этом, степень владения персидским и употребления его в общественной жизни у всех носителей перечисленных диалектов одинакова. Как курды и белуджи, так и, скажем, гилянцы и семнанцы в кругу семьи говорят на своих наречиях, а вне дома – по-персидски. 

Тогда, быть может, выделение из всей ираноязычной массы курдов и белуджей  – попытка «учесть» их  «национальное» самосознание? В этом случае, оставляя в стороне вопрос о том, что главным маркером идентичности этих групп и по сей день остается племенная принадлежность, а  «национальное» самосознание им усердно прививается извне, отметим, что локальные, земляческие сентименты, как и «национальные» чувства, в той или иной степени присущи всем названным мною выше группам, однако характеризуются они в зависимости от политической конъюнктуры по-разному: скажем, что для бахтияра или мазандаранца  – местничество, для курда, белуджа или «азербайджанца» – борьба за независимость.

Ясно, что в таком дифференцированном подходе к выделению составных частей народонаселения Ирана можно усмотреть лишь политическую подоплеку. 

И на самом деле  – по всем названным параметрам курды и белуджи также должны быть причислены к «персам». Но дело в том, что в Исламской Республике Иран нет ни одного человека, который бы идентифицировал себя с этим призрачным этносом (6).  Никто не скажет man fārsam, т.е. «Я – перс», а только man īrānīam – «Я иранец».

Причем, самоидентификация «иранец» – отнюдь не искусственный ярлык, привитый насильственно или посредством пропаганды. Это – естественное выражение чувства принадлежности к единому народу, что, как мы старались показать, имеет глубокие исторические и генетические корни и зиждется на прочном фундаменте тысячелетнего национального бытия в пределах одного и того же государства. Именно поэтому принятое в Иране определение населения по религиозному принципу, а не по этническому, является не выражением злого политического умысла властей, а следствием адекватного подхода  к предмету. Иначе невозможно. Трудно искусственно расчленить единое целое.

Обычные мерки идентификации этносов абсолютно не применимы к Ирану. По сути, нет более глупого определения сегодняшнего Ирана, чем утверждение о «многонациональности» этого государства.                                                         

6)    Вот отрывок (параграф) о «персах» из справки об «этнических и религиозных меньшинствах Ирана», подготовленный для членов комитетов Конгресса США (Prepared for Members andCommittees of Congress)  «Исследовательской службой Конгресса» (Congressional Research Service), ясно показывающий уровень того знания об Иране, которое сегодня циркулирует в политических кругах Америки. Перевод  – дословный, сохранены примитивный стиль и словоупотребление (wording) оригинала.

ПЕРСИДСКОЕ ГОСПОДСТВО (Persian Dominance)

Персы, которые составляют 51% населения Ирана, господствуют в центральном правительстве Ирана. Персы происходят из индоевропейских племен, которые осели на Иранском плато и около 1000 г. до н. э. создали древнюю персидскую империю (sic!). Эксперты (?)утверждают, что персы, всего с ничтожным превалированием в числе (имеется ввиду, конечно, злосчастный один процент!  – Г. А.), обладают особым чувством превосходства над другими иранцами и считают себя истинными наследниками истории и традиции Ирана и блюстителями и хозяевами его наследия. При монархии и в Исламской республике персы были и остаются фаворитами экономической и социальной политики правительства. Географически провинции  с персидским населением продолжают оставаться наиболее развитыми провинциями в стране, вопреки декларативной политике в пользу других регионов страны. Более того, государственные радио и телевидение вещают преимущественно на персидском, и только ограниченное число передач выходит в эфир на языках меньшинств (CRS Report for Congress. Iran: Ethnic and Religious Minorities.  – Updated November 25, 2008,  p. 3). Это и есть весь раздел своего рода  «эзотерического» американского документа, посвященного  персидскому господству»! Господству этноса, с которым, фактически, ни один иранец себя не идентифицирует!

 

Об авторе:

Гарник Серобович Асатрян

Окончил факультет востоковедения Ереванского государственного университета, аспирантуру Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР.

Профессор, доктор филологических наук. Заведующий кафедрой 
иранистики Ереванского государственного университета, директор Кавказского центра иранистики в Ереване.

Одновременно является главным редактором рецензируемого 
международного ежеквартального журнала "Iran and the Caucasus” (BRILL, Leiden-Boston), основанного им в 1996 году, и армянского востоковедческого журнала "Iran-Nameh", основанного им в 1993 году.

Автор пятнадцати книг и более двухсот научных публикаций.

КАРАВАН № 17

Гарник Асатрян

Поделиться:

Ещё новости

Обнаружили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии

Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарий

Подписка

Подписывайтесь на наш Телеграм-канал для оперативного получения новостей.