29 декабря 2012
ПРЕДИСЛОВИЕ Данная работа – сокращенная русская версия заметок автора для семинаров по иранской этнологии на Факультете востоковедения Ереванского государственного университета. Она включает разделы курса по проблемам, приобретшим сегодня – в силу определенных политических процессов – особую актуальность, а именно: тема «азербайджанского меньшинства» в Иране и его численности, вопросы тюркофонии, провоцирования сепаратистских настроений в этой стране и создания искусственных идентичностей, история формирования тюркоязычного этноса на Южном Кавказе, проблемы, касающиеся курдов, белуджей, гуран, татов, арабов и т.д. По ходу обсуждения основного круга вопросов затронут также ряд «эзотерических» сфер, касающихся данной тематики, в том числе иранское восприятие этнодемографии и идеи государства, проблема валидности применения по отношению к современному Ирану таких общеизвестных терминов и определений как «многонациональный», «большинство»/ «меньшинство» и т.д. Более того, как, надеюсь, мне удалось показать, даже денотаты некоторых устоявшихся этнонимов при ближайшем рассмотрении в иранском контексте оказываются не более чем иллюзорными понятиями, лишенными реальных очертаний. Чтобы получить более или менее объективное представление об этнической композиции Ирана, надо проследить весь исторический путь формирования народонаселения этой страны с древнейших времен до сегодняшнего дня, с учетом всех сопутствующих факторов: антропологических, языковых, культурных, религиозных и т.д. Без комплексного сравнительно-исторического подхода к проблеме любые суждения об Иране в данном ключе не могут выходить за рамки профанной болтовни или попыток целенаправленного политического манипулирования. Откуда взялось, например, 30- миллионное (возможны варианты – 20-, 18-, 13-миллионное) «азербайджанское меньшинство» в Иране? И какое отношение оно имеет к народу закавказской республики, если последняя была создана и названа Азербайджаном совсем недавно? (Не исключено, что среди кавказских долгожителей еще можно найти очевидцев этого события.) Разве близость разговорной речи части населения одной страны к официальному языку сопредельного государства – признак этнического и культурно-генетического единства «разделенного народа»? И, наконец, из кого состоит «персидское большинство», противопоставляемое «азербайджанскому» и прочим «меньшинствам», если в Иране нет ни одного человека, причисляющего себя к этому призрачному «большинству»? Многие ложные пропагандистские клише, исподволь внедряемые в сознание людей, – технологические детали общего плана по осуществлению «Азербайджанского проекта», разработанного далеко за пределами региона и преследующего цель фрагментации Ирана и исторически необоснованного передела границ во всем Переднеазиатском пространстве. Эти и многие другие вопросы, относящиеся также к курдам, белуджам, гуранам, арабам, обитателям Прикаспия могут быть объективно освещены не путем волюнтаристского деления населения Ирана на «этносы» и «народы», на «большинство» и «меньшинства», а лишь посредством всестороннего диахронического обзора этнодемографических реалий. Настоящий труд, затрагивающий наиболее актуальные вопросы иранской этнологии, – попытка именно подобного комплексного взгляда на предмет. В этом смысле, я полагаю, он может быть полезен и в плане разработки методологических основ для исследования народонаселения Ирана и региона в целом. Политическая нагрузка рассмотренных в работе проблем обусловила, естественно, некоторую вольность стиля ее изложения, свойственную, скорее, сочинениям публицистического характера. Это одновременно побудило автора, оставаясь в рамках академического анализа, существенно сократить и пространный научный аппарат, сохранив лишь – за исключением необходимых случаев – ссылки на новейшую литературу вопроса. Идея обобщения материалов моих заметок в виде отдельной публикации принадлежит Андрею Арешеву; ему и Виктории Аракеловой я признателен за чтение рукописи и ценные замечания. Я благодарен также сотрудникам Кафедры иранистики ЕГУ и Кавказского центра иранистики в Ереване, прежде всего Вардану Восканяну, Роману Смбатяну, Самвелу Маркаряну, Левону Епископосяну, Гагику Саркисяну, Кристине Григорян, Арпине Арушанян и моему другу Маттиасу Вайнрайху, принимавшим участие в обсуждении рукописи и подготовке ее к печати. Отдельно хочу отметить важную роль Центра общественных связей и информации при президенте Республики Армения в организации издания этой книги. Профессор Гарник Асатрян, заведующий кафедрой иранистики Ереванского государственного университета I. ПРЕДЫСТОРИЯ 1. Современный Иран охватывает западную окраину Арьянамвайджа, т.е. «Арийского простора», говоря словами Авесты, или Эраншахра, если употребить более поздний термин Сасанидской Эпохи (1). 1) Понятие «арийский простор», или «арийское пространство» (*aryānām waiǰ a-), существовало, видимо, еще в древнеиранский период и обозначало арийские земли, или территории, населенные арийскими племенами. Во всяком случае, оно встречается в древнейшем памятнике на иранском языке, Авесте (в форме airiianəm vaēǰ ah; в среднеперсидском – Ērān-vēz). В Сасанидское время для этого же понятия существовал термин Ērān-šahr, восходящий к древнеиранскому *aryānām xšaϑ ram, (т.е. «царство (или страна) ариев»), хотя и последнее не имеет текстовых свидетельств более раннего времени (см. подробно E. Benveniste, “L’Ērān-vēž et l’origine légendaire des Iraniens”, BSOS, vol. VII/2, pp. 265-274; A. Christensen, Le premier chapitre du Vendidad et l’histoire primitive des tribus iraniennes, København, 1943, pp. 72-74). История возникновения и развития идеи Ирана в ее политическом, культурном и пространственно-временном измерениях подробно рассматривается в работе недавно ушедшего из жизни итальянского ираниста профессора Герардо Ньоли (см. Gherardo Gnoli, The Idea of Iran: An Essay on its Origin, Roma, 1989). Восточная часть этого «простора» включала почти всю территорию Нынешней Средней Азии и Афганистана вплоть до Индии. Разделительной линией между востоком и западом иранского мира служила пустынная полоса Дашт-и-Кавир и Дашт-и-Лут, простирающаяся от Каспийских ворот вблизи Семнана на севере до Белуджистана на юге. Со времен проникновения ариев на Иранское плато, в Афганистан и Среднюю Азию (с первой половины второго тысячелетия до н. э. – см. ниже, §§ 3-4) и последующей иранизации этого обширного ареала и до этнодемографических изменений, связанных в основном с тюркской экспансией и распространением ислама, почти все это пространство в разное время населяли народы, говорившие преимущественно на иранских языках: на западе – персы, мидийцы и парфяне, а на востоке – народ Авесты, бактрийцы, согдийцы, маргианцы, хорезмийцы, арахосийцы и различные группы саков. На языках большинства из этих народов сохранились письменные свидетельства. Иранцами были, возможно, и эфталиты ― загадочный народ, даже создавший государство в позднесасанидский период на территории современного Афганистана и в северо-западной Индии. Картина резко меняется лишь в конце первого – начале второго тысячелетия н.э., когда в результате качественного накопления тюркского элемента в Средней Азии на базе иранского этнического субстрата возникают народности-носители тюркских диалектов, потомками которых являются, например, узбеки, киргизы, туркмены и проч. Ираноязычная же среда восточноиранских земель значительно сокращается. Сегодня она представлена, главным образом, таджиками и афганцами. Обычно в состав таджиков включают и горские народности Памира (таджики называют их γalča – «горцы»), а под афганцами понимают не только пуштунов, но и всех персоязычных обитателей Афганистана, в том числе и монголоидную группу хазарейцев, которые, в отличие от большинства афганцев-суннитов, исповедуют шиизм. Жители Памира – также шииты, но исмаиилитского толка. В целом же, все население Центральной Азии, включая таджиков, – сунниты. Часть памирских народностей отмечена и в Афганистане, где также проживают малочисленные ираноязычные группы – ормури (в Барак-и-барак в Логарском районе и в Канигураме в южном Вазиристане) и парачи (к северо-востоку от Кабула). Этническая карта Афганистана включает, помимо того, узбеков, туркмен, белуджей и малочисленные народности, живущие в Нуристане на северо-востоке страны и говорящие на кафирских и дардских языках. Западный край «Арийского простора», иначе – западный Иран, в целом совпадающий с территорией нынешней Исламской Республики Иран, в этноязыковом плане был более монолитным: здесь всегда превалировала единая западноиранская стихия в двух своих проявлениях – северо-западной, «мидийской» (позже парфянской), и юго-западной, «персидской» (Persic). В настоящее время подавляющее большинство населения Ирана является прямым продолжением именно этой стихии. Все локальные группы, охватывающие от нескольких деревень до целых провинций, происходят, в конечном счете, либо от северо-западного иранского этнического массива, либо – от юго-западного. Почти до IX века н.э. эти массивы все еще пребывали в цельном, хотя и изрядно смешанном состоянии. Во всяком случае, нет достоверных данных о наличии до указанного периода более мелких ответвлений этого конгломерата. Такую мозаику местных культур, которую мы наблюдаем в настоящее время в Иране, невозможно обнаружить в дошедших до нас среднеперсидских, парфянских и раннемусульманских (арабских или персидских) источниках. Нет сведений ни о курдах, ни о белуджах, ни – тем более – о семнанцах, гуранах, сивандцах, кашанцах и проч. Правда, засвидетельствовано несколько терминов, указывающих на определенную общность людей, типа рачик (поздняя форма рази), сакчик (поздн. сагзи), атрпатич (засвидетельствовано в классических армянских текстах) и т.д., которые, однако, обозначают понятие «житель какой-либо местности», в указанных случаях – Раги (Рея), Сакастана (Систана) и Атурпатакана (Азербайджана). (Ср. также фромчик в согдийском, означающее «житель Рима, римлянин».) В труде арабского средневекового географа Ал-Истахри Масалик ал-мамалик упоминается и племя манудж(ан), жившее в Кермане. В этом же районе до сих пор сохранилось название местности Мануджан, население которой говорит на особой разновидности керманского персидского. Усматривать в этих терминах этническую коннотацию, конечно же, не следует. Таким же образом и термин курд в среднеперсидских текстах, как мне удалось показать (2), обозначает, скорее всего, социальную принадлежность («скотовод, кочевник»), а отнюдь не этническую аффилиацию. Причем, подобное значение слова курд сохранялось довольно долго – вплоть до XII века, что четко отражено в сочинениях арабоязычных географов. Более того, в прикаспийских диалектах оно и по сей день употребляется в значении «пастух мелкого скота» (в противовес к термину галеш, обозначающему пастуха коров (3). 2) См. Garnik Asatrian, “Die Ethnogenese der Kurden und frühe kurdisch-armenische Kontakte”, Iran and the Caucasus, vol. 5, Brill Academic Publishers, 2001, pp. 41-75; более подробно см.: G. Asatrian, “Prolegomena to the Study of the Kurds”, Iran and the Caucasus, vol. 13.1 (2009), pp. 1-58. 3) Обозначение галеш стало в настоящее время и социо-этнонимом – так называется субэтническая группа гилянцев, живущих в горной местности, говорящих на особом диалекте гилянского и занимающихся преимущественно скотоводством (см. диссертационную работу уроженца Гиляна Бехруза Келари-Рудбараки, подготовленную на Кафедре иранистики ЕГУ, Этно-лингвистическое исследование галешей, Ереван, 2012). Возведение названия племени белудж (балуч) к акауфачийа древнеперсидских надписей – типичный образец народной этимологии. В арабской географической литературе в форме балус оно однозначно указывало на племенную принадлежность. Такую же семантическую нагрузку это название несет и в «Шахнаме» Фирдауси (в сочетание kūč-u-balūč). Более раннее свидетельство термина балуч в среднеперсидском трактате Шахристанихаи Эраншахр на основе чтения Йозефа Маркварта в форме balōčān (мн. число) весьма сомнительно. Сходное значение имеет и куфич (араб. кубис/куфис) – название еще одного племени, упоминаемого вместе с белуджами. Куфич означает «горец» (от среднеперсидского kōfēč). Куфичи, похоже, как раз и являлись потомками акауфачийа, которые, вероятно, были дравидами по происхождению. Термин лур (мн.ч. алвар), встречающийся в арабских источниках, – также племенное обозначение, а отнюдь не название этноса. Оно, как указывал В.Ф. Минорский (4), восходит к названию города Ал-Лур на севере Хузистана, упоминаемого арабскими географами. Ал-Лур, по мнению того же автора, является реминисценцией названия столицы Синда, Рор (араб. Ал-Рур), откуда пошло обозначение цыган в персидской классической литературе, лули. Ал-Лур находился, по-видимому, у современного города Андимешк. Все это, разумеется, не означает, что в указанном западноиранском языковом континууме не было очагов диалектных образований. Возможно, в позднеаршакидский период (первые века н.э.), но никак не ранее, уже были сформированы те ареалы, которые впоследствии породили столь пеструю диалектную картину в западноиранском. К тому времени наверняка существовали протодиалекты, легшие позднее в основу курдских, центральноиранских, семнанских, белуджских и других родственных наречий. Но тогда это были лишь слегка ощутимые разновидности единого языкового простора и не более (5). 4) V. Minorsky, “Les tsiganes lūlī et les lurs persans”, JA, 1931, pp. 281-305. 5) Современное состояние иранистики позволяет обрисовать приблизительные контуры того географического ареала, где формировались, например, западноиранские протодиалекты, в дальнейшем давшие жизнь персидскому, курдскому и белуджскому. Интересно, что зона системного сложения этих трех диалектов локализуется в центральном Иране. Причем, по реконструкции, предложенной Д.Н. Маккензи на основе фонетических изоглосс (см. D.N. Mackenzie, “The Origins of Kurdish”, TPhS 1961, pp. 68-86), носители персидского протодиалекта занимали нынешнюю провинцию Фарс, говорящие на курдском протодиалекте, располагались севернее или северо-восточнее Фарса, а носители белуджского протодиалекта – на юго-востоке этой же области. Впоследствии мне удалось подкрепить гипотезу Д.Н. Маккензи рядом новых изоглосс (см. G.S. Asatrian, “Die Ethnogenese der Kurden und frühe kurdisch-armenische Kontakte…”, pp. 47-48). Предложенная американским востоковедом Гернотом Виндфуром локализация персидско-курдско-белуджского языкового треугольника на северо-востоке Ирана, в Хорасане (см. G. Windfuhr, “Isoglosses: A Sketch on Persians and Parthians, Kurds and Medes”, Acta Iranica – 5, Leiden, 1975, pp. 457-472), не имеет достаточной доказательной силы и, в частности, не подкреплена историческими фактами. А о сколь-нибудь выраженной этничности, т.е. уже оформленных общностях с этнической самоидентификацией, в пределах этого пространства и вовсе говорить не приходится. 2. Некоторое исключение составляет, пожалуй, южнокаспийский регион, где до прихода ариев, т.е. до лингвистической иранизации края, жили автохтонные народности кадусиев, гелов, тапиров, делимайев, каспов, мардов (амардов) – предков талышей, гилянцев, мазандаранцев (табари) и древних дейламитов. К доиранским племенным группам прикаспийской полосы принадлежали и лахи (lāh), этноним которых – уже в иранизированной форме лахидж (lāhīǰ), с суффиксом -īǰ из раннесреднеиранского -ē/īč, образующим этнические обозначения – засвидетельствовано в названиях города Лахиджан (Lāhīǰān) в южном Гиляне и населенного пункта Лахидж в Арране. Армянская историография (Ананиа Ширакаци) упоминает страну лахов/лахиджей (Ałahēč-k‘) в районе нынешнего Кашатага (Лачина) в Нагорно-Карабахской Республике. В силу, возможно, специфики ландшафта, особенностей племенной организации, своеобразного уклада жизни и быта, этнические характеристики населения данного ареала сохранились, по-видимому, и после перенятия им иранской речи. То же самое можно сказать, кстати, и о культурном своеобразии этого края, отмеченного особым архаизмом. Даже ислам пришел сюда позднее остальных частей Ирана. Во всяком случае, до X века здесь еще оставались, видимо, последователи древних культов. А сложившаяся недогматическая среда приютила в южном Прикаспии в свое время и зайдитов, и многих других сектантов, отошедших от мусульманской ортодоксии. Огромная пассионарная энергия, скопившаяся в южнокаспийском пространстве, породила дейламитскую династию Буидов, которые уже в середине X века – фактически, чуть более чем через два века после завоевания Ирана арабами – взяли реванш, захватив Багдад и установив свою власть в центре Халифата. Мусафириды в Азербайджане (Атурпатакане) также были из дейламитов. В тот же период волны миграции из региона, а из Дейлама (высокогорной области Гиляна) в особенности, наводнили Передную Азию. Дейламиты служили как наемное войско во многих армиях мусульманского мира. Следы дейламитов видны и в топонимии, и в демографии региона. Так, например, народ заза (самоназвание дымли), обитающий сегодня в Анатолии, наверняка является древним осколком прикаспийского этноизвержения. Яркой иллюстрацией пассионарности обитателей южного Прикаспия может служить также история талышей, изобилующая примерами ратных свершений, создания государственных образований, сопровождавшихся серьезным накалом борьбы и страстей. Определенная обособленность прикаспийцев в западном Иране проявилась и в попытках создания собственной литературной традиции. Показательно, что первые переводы Корана осуществлялись, наряду с персидским, и на табари, язык табаристанцев, на котором и ныне говорят в Мазандаране. Среди новоиранских диалектов табари – фактически второй после персидского, имеющий раннюю литературную фиксацию. Достаточно сказать, что на курдском, афганском и белуджском первые литературные образцы появились лишь в XVI-XVII веках. Тем не менее, несмотря на определенную самобытность прикаспийского населения, оно всегда являлось неотъемлемой частью западноиранского единства и никогда не проявляло себя вне его пределов. Весьма симптоматично, что так называемый «персидский ренессанс» в западном Иране, проявившийся в резком скачке науки и культуры в IX-X веках, был обусловлен именно политикой дейламитов-Буидов. (Тот же феномен в восточном Иране связывается с именем Саманидов.) 3. По антропологическим параметрам (форма головы, генетические особенности, волосяной покров, разрез глаз и т.д.) подавляющее большинство жителей Ирана – за исключением незначительного числа монголоидов (туркмены и хазарейцы) и нескольких тысяч негроидов (в прибрежных районах Персидского залива) – принадлежит к кавказоидной расе, в частности, к ее альпийской (или круглоголовой) разновидности, хотя засвидетельствованы и представители двух других подтипов той же расы – северного и средиземноморского. При этом, обе формы альпийского типа – арменоидная и ираноидная – равным образом представлены в различных частях Ирана с превалированием первой на северо-западе и в прикаспийской полосе. Не считая указанных монголоидных и негроидных групп, появившихся в Иране в результате побочных или более поздних демографических процессов, антропологические характеристики древних обитателей Иранского плато до их лингвистической иранизации были, судя по всему, те же, что и сейчас. Фактически, внешний облик населения Ирана в течение последних тысячелетий не претерпел существенных трансформаций – даже после нашествий тюрко-монголов и их доминирования в различных частях страны на протяжении нескольких веков. В любом случае, наличие четко выраженного эпикантуса – главного признака принадлежности к монголоидной расе – отмечено в Иране только у туркмен и, в некоторой степени, у хазарeйцев. Отдельные изменения прослеживаются лишь в антропологических особенностях белуджей, которые обусловлены интенсивными контактами с брахуи и негроидными группами приморской полосы Персидского залива. Можно упомянуть и другие примеры: так, у представителей огузских племен айналлу и авшар – чуть заметная раскосость глаз. А у кашкайцев в Фарсе, имеющих, несомненно, тюркские корни, монголоидные черты выражены очень слабо. Но все это – частные случаи, не являющиеся результатом ранних демографических перемещений и взаимовлияний. В целом они не меняют общей картины. В связи с изложенным возникает вопрос: каково же тогда влияние индоевропейцев-иранцев (или ариев) на формирование внешнего облика населения Ирана и, вообще, к какой расе принадлежали они сами? Точно датировать освоение ариями Ирана, разумеется, невозможно. Однако, на основе данных археологии и языковых свидетельств, можно с уверенностью утверждать, что это событие произошло в результате нескольких волн миграции, начиная, вероятно, с первой половины второго тысячелетия до н.э. На заре первых походов ариев в регион – не будем сейчас касаться вопроса путей их проникновения сюда – здесь обитали народы со своеобразной культурой, некоторые из которых достигли серьезного прогресса. Это, прежде всего, – эламцы, имевшие письменность и тысячелетнюю традицию государственности. Наряду с упомянутыми выше прикаспийскими автохтонами, на предгорьях Загроса жили лулубеи (6), гути (или кути), касситы, в Хузистане – хузи, а в северной Месопотамии – хурриты, кардухи, кирти (или кюрти) (7), гураны (см. ниже, Гл. VI, 3) и т.д. Народы эти не были индоевропейскими. Язык эламцев, дошедший до нас во внушительном корпусе клинописных текстов, включающих также документы ахеменидской канцелярии, не поддается определенной идентификации. Как и хуррито-урартский, он не имеет явных родственников. Попытки постулирования генетической связи между эламским и дравидийскими языками до сих пор не увенчались успехом (8). Дравидами были, видимо, обитатели Мака (Макрана), современного Белуджистана (народ мачийа), потомками которых являются брахуи. Значительный пласт ранних иранских (белуджских) лексем в языке брахуи – единственно сохранившегося реликта дравидийского населения Кермана и Белуджистана – указывает на интенсивность ирано-равидийских контактов в указанном регионе. Языки остальных древних народов Иранского плато, не имеющие письменной фиксации, кроме отдельных имен, засвидетельствованных в письменных памятниках на других языках, также остаются неидентифицированными в плане генетической аффилиации. Они были либо изолированными языками, либо находились в родстве с хуррито-урартским или эламским. 6) Проведение генетической линии – исходя из созвучия этнонимов – между современными лурами и древними лулубеями можно смело отнести к разряду ныне устаревших теорий. 7) Довольно распространенная в старом востоковедении, а в настоящее время в любительских кругах, теория о том, что кардухи являлись, якобы, предками курдов была обоснованно отвергнута Теодором Нëльдеке еще в конце XIX века (см. Th. Nöldeke, “Kardū und Kurden”, Festschrift für H. Kiepert, Berlin, 1898, pp. 77-81). Что же касается кюртиев, то и они, как мною было показано недавно (см. G.S. Asatrian, “Prolegomena to the Study of the Kurds”, pp. 22-30), судя по всему, не имеют отношения к курдам, хотя их этноним, возможно, лежит в основе племенного названия курд, как результат вторичной референции (см. ниже, Гл. VI, 3). В целом, о проблеме арийского освоения Ирана см. фундаментальную работу И.М Дьяконова, «Восточный Иран до Кира (К возможности новых постановок вопроса)», История иранского государства и культуры, Москва, 1971, сс. 122-153. 8) В рaвной мере и вероятность родственных связей между хуррито-урартским и северокавказскими языками большинством исследователей воспринимается довольно скептически. Важной частью ирано-месопотамской этнической мозаики были и арамейцы-семиты, сыгравшие большую роль в трансмиссии Знания на Ближнем Востоке. Арамейский (называемый также имперско-арамейским) был основным языком делопроизводства в Ахеменидской империи, а в дальнейшем его более поздняя разновидность – сирийский – сталa одним из главных языков религиозной словесности восточного христианства. 4. Обычно распространение языков мыслится как полная смена – в силу определенных исторических обстоятельств – некоей этнической среды. Предполагается, что носители прежнего языка (языков) уничтожаются либо перемещаются в другое место, а в лучшем случае ассимилируются в пришлом элементе, теряя свой язык и этнические характеристики. На самом же деле распространение языковых семей, в том числе индоевропейской, в древности происходило в целом мирным путем и совсем по другой схеме. Во-первых, тотальное истребление местного населения с целью «расчищения» нового жизненного пространства (Lebensraum) было совершенно нехарактерно для древних обществ. Депортация и изгнание народов также редко имели место. Все это – реалии, скорее, нового времени. Применительно же к древности даже частичная замена населения не может быть постулирована без серьезного на то обоснования. Процесс изменения языкового ландшафта в древности проходил примерно следующим образом. Переселенцы (мигранты) устраивались на периферии какой-либо этнокультурной общности и, в силу военного, экономического или иного превосходства (употреблением, например, молочных продуктов или более богатой полезными веществами иного вида пищи и т.д.) – как правило, через смешанные браки и завоевание элитных позиций – постепенно приобретали доминирующее положение в обществе. Их язык, будучи уже языком элиты, становился престижным и распространялся на всю территорию обитания «субстратного» этноса, включая районы, прямо не соприкасающиеся с мигрантами. Далее, после нескольких веков двуязычия язык пришлого элемента в итоге обязательно побеждал. При этом, сами пришельцы бесследно растворялись в местном населении, ибо в сравнении с последним они составляли ничтожное меньшинство. По сути, полной демографической замены никогда не происходило; в древности исконное население всегда оставалось главной доминантой при изменении языковой панорамы местности. По-видимому, аналогичным образом обстояло дело и с иранизацией Иранского плато. К тому же, индоевропейские протозападноиранцы, как и коренные жители региона, и сами принадлежали к европеоидной расе. Впрочем, это и вовсе не важно: пришлых ариев было настолько мало по сравнению с автохтонами Иранского плато, что общая антропологическая картина уже ставшей ираноязычной коренной популяции в любом случае не изменилась бы. Пришлые индоевропейцы-иранцы, как и их другая ветвь, заселившая Индию, имели общее самоназвание – арья (arya-), которое обильно представлено в древнейших текстах на иранских и индийских языках, в названиях иранских племен (например, аллон, автоним осетин в нартовском эпосе), в собственных именах (ставших в последние десятелетия объектами фундаментальных исследований И. Гершевича, М. Майрхофера, Р. Шмитта и В. А. Лившица), в топонимии и т. д. Наиболее известные образцы топонимических образований с арья – это Арьянам-вайджа (см. выше, § 1), название страны «Иран» (из *aryānām, род. падеж мн. числа от arya-, т.е. «(страна) ариев» – сокращенная форма Эран-шахр-а, с отпадением шахр «страна» – см. выше, примеч. 1) и Арьяварта (Āryāvarta-) («страна ариев» – северная Индия или ее часть в междуречье Джамны и Ганга). Из современных иранских топонимов, содержащих арья, можно упомянуть Harzand, название маленького селения близ Маранда в провинции Восточный Азербайджан, которое, как я полагаю, восходит к древнеиранскому *arya-zantu-, т.е. «(местность, населенная) арийским племенем» (см. ниже, Гл. III, 4). «Арийская общность», как историческая реальность на определенной территории, некогда, безусловно, существовала. (Местонахождение прародины ариев – особый вопрос, требующий подробного рассмотрения, к тому же, прямо не касающийся нашей темы.) То есть, действительно был некий говоривший на арийском (индоиранском) праязыке народ (скорее, большая конфедерация скотоводческих кочевых племен), который разделился на две части – протоиранцев, заселивших впоследствии Иран, и протоиндийцев, покоривших Индию. Этим и заканчивается история ариев (индоиранцев) – они полностью изменили культурно-языковую картину огромного региона, а сами растворились в местном населении и навсегда покинули арену истории. Правда, они оставили в наследство, помимо языка, элементы своей культуры, мировоззрения, мифологии, религии, социальной структуры и этических норм, которые нашли яркое отражение и органичное развитие в сложившейся в последующие века и тысячелетия величайшей индо-иранской цивилизации. Однако, это другая история – история вновь появившихся в ходе бурных процессов этнообразования народов, которые говорили на арийских языках, исповедовали арийские религии, называли себя ариями и даже гордились этим, но, по сути, это уже были не арии в полном смысле этого слова, а продолжение – в «арийском» обличии – этногенетической фактуры исконных обитателей территорий, завоеванных (или освоенных) ариями. Это утверждение верно и по отношению почти ко всем народам, ныне говорящим на индоевропейских языках. Например, армяне – носители индоевропейского языка – генетически прямые потомки древнейшего населения Армянского нагорья, хурритов и урартов, с некоторой, пожалуй, анатолийской, балканской и иранской (возможно, парфянской) примесью. Армяне, фактически, ― индоевропейцы только по языку. Название арья (иранское arya-, индийское ārya-), подобно большинству этнонимов, не имеет установленной этимологии, хотя литература по «арийской проблеме» весьма обширна. Значения «благородный» («знатный») и «свободный», приписываемые этому термину, – результат вторичного развития или контаминации двух омонимичных форм. 5. Как бы то ни было, граждане сегодняшней Исламской Республики Иран, независимо от того в какой части страны они живут, говорят ли они на персидском или других иранских диалектах, на арабском ли или на тюркских наречиях, в абсолютном большинстве являются потомками древнейших обитателей Иранского плато. Инородными элементами на этом едином этническом пространстве, как было отмечено, выступают лишь туркмены в провинции Горган (Голестан) на юго-востоке Каспия (около миллиона человек), брахуи в провинции Систан-Балучестан (дравиды по происхождению) (около 150.000), а также мандейцы (около 20.000) в Хузистане (семиты), хазарейцы в Хорасане (персоязычные монголы, переселены из Афганистана) (около 250.000), арабы Хорасана, уже почти ассимилированные (50.000), и цыгане в различных частях страны (называемые коули или горбати – переселенцы из Индии в начале второго тысячелетия н.э.; около полутора миллионов) и тюркоязычные племенные группы кашкаи, авшар, шахсеван, айналлу, бахарлу, халадж, и т.д. (около полутора миллионов) (9). Сюда можно отнести и армян (около 150.000), евреев (около 15.000), грузин (около 10.000), сирийцев или айсоров (10.000) и, пожалуй, афганцев (патанов) в Хорасане (около 100.000). Следовательно, из 70.495.782 общего числа населения Ирана (по переписи 2006 года) около четыре с половиной миллиона, т.е. всего 6,4% не являются автохтонами на западноиранской земле (10). Таким образом, почти на 95% сегодняшние иранцы восходят корнями к доарийскому этническому континууму Иранского плато. Правда, из-за демографических перемещений, обусловленных природными и климатическими условиями – к примеру, недостатком воды и системой дождевого орошения, – возведение сегодняшних диалектных ареалов к конкретным древним этносам не представляется возможным. Тем не менее, население Прикаспия, Азербайджана (Атурпатакана) и южного Хузистана – благодаря благоприятному климату и обилию воды – было менее подвижным и, по всей видимости, является прямым продолжением этнических образований, живших на этих землях в древности. Так называемые арабы Хузистана, например, – вовсе не этнические арабы (семиты), а потомки хузов, засвидетельствованных в Ахеменидских надписях, впоследствии ставшие арабоязычными (см. ниже, Гл. VII). О жителях южнокаспийского побережья уже говорилось, а об атурпатаканцах (азарийцах) – речь впереди. Современный Иран, по сути, являет собой цельное этнокультурное, политическое и цивилизационное единство, идущее из глубин тысячелетий. Ни одна из частей этой страны с населением, живущим на ней, не была завоевана силой или искусственно аннексирована в ходе истории. Это – естественный конструкт, уникальный в своем роде и неповторимый по характеру и постоянно воспроизводящимся в нем энергии и заряду, обеспечивающим его жизнестойкость и пассионарную мощь. 9) Большинство из них (около 900.000) – представители кашкайской конфедерации в Фарсе, которые, хотя еще и говорят в быту по-тюркски, «персифицированы» более остальных тюркских групп (за исключением, пожалуй, халаджей, уже давно перешедших на персидский язык). Интересно, что кашкайцы всегда были в водовороте исторических событий, происходивших в Иране. И сегодня процент задействованных в политике и общественной жизни Ирана сыновей этого племени очень высок. Причем, почти все иранские деятели науки, культуры и политики, вышедшие из кашкайской среды, представляют крайнее крыло иранской националистической идеологии. Можно привести пример замечательного знатока иранских диалектов и пехлевийской литературы, бывшего ректора Ширазского университета и директора созданного при Шахе Азиатского института покойного профессора Махяра Навваби, а также известного историка Каве Баята (кстати, сына вождя одного из кашкайских племен) и т.д. Между прочим, в теократической стране, где официально рекомендуется нарекать детей мусульманскими именами, а исконно иранский ономастикон если и имеет хождение, то в основном среди потомственной интеллигенции, кашкайцы, как никто, упорно сохраняют иранскую номенклатуру личных имен. Среди иранцев, носящих сегодня имена Ардашир, Каве, Ферейдун, Араш, Эсфандияр, Бижан, Маниже, Нахид, Тахмине и т.д., большинство – явно кашкайцы. 10) См. подробный обзор проблемы в работе автора на персидском: “Bāft-e nežādī-e mardom-e Irān: Gūnāgūnī-e qoumī yā gūnāgūnī-e zabānī?”, Farhang-e mardom, Tehran, 2011, pp. 10-26. Продолжение следует... Об авторе: Гарник Серобович Асатрян Окончил факультет востоковедения Ереванского государственного университета, аспирантуру Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР. Профессор, доктор филологических наук. Заведующий кафедрой иранистики Ереванского государственного университета, директор Кавказского центра иранистики в Ереване. Одновременно является главным редактором рецензируемого международного ежеквартального журнала "Iran and the Caucasus” (BRILL, Leiden-Boston), основанного им в 1996 году, и армянского востоковедческого журнала "Iran-Nameh", основанного им в 1993 году. Автор пятнадцати книг и более двухсот научных публикаций.
Гарник Асатрян
Источник:
журнал КАРАВАН №16
Поделиться:
Комментарии
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарий